Ночь, стол, черный закрытый ноутбук, рядом черная фотокамера, армейский нож, несколько патронов, нераспечатанная пачка сигарет "Донской табак".
Граненный стакан наполовину заполнен водкой и закрыт ломтиком черного хлеба, на котором аккуратной горкой насыпана соль. Мужская рука открывает ноутбук, нажимает на клавишу, на черном экране появляется изображение горящей свечи в углу экрана, медленно из его темноты проступает портрет молодого парня.
Портрет аккуратным четырехугольником расположился в центре экрана, оставив вокруг достаточно много места. Над ним появляется белая надпись:
кинороман
А СЫНОВЬЯ УХОДЯТ В БОЙ
под портретом появляется надпись
явление первое
ГРАНЬ СЕТА
постепенно буквы превращается в световой сгусток, а тот в свою очередь вытягивается ярким лучом в верхней части экрана.
На стол у ноутбука мужская рука ставит стопку.
Стопка наполняется коньяком.
В экране становится видно отражение лица того, кто смотрит
в этот экран. Отраженная рука подносит отраженную стопку к отражению губ. Отраженное лицо "залпом" осушает стопку. Портрет на экране увеличивается, заполняя собой почти весь экран, упираясь в яркий луч в верхней его части. От соприкосновения с этим лучом портрет начинает пропитываться светом. Свет постепенно заливает все черты лица. Лишь глаза продолжают глядеть с экрана. Но вот свет плавно впитывается в глянцевую черноту монитора и на месте глаз портрета остаются только глаза отражающегося в экране мужского лица.
Из тишины врывается голос Владимира Семеновича Высоцкого:
Мы не успели, не успели, не успели ...
(строка слово обрушивается в собственное эхо, съедающее следующее слово) и снова громко
...А сыновья, а сыновья, уходят в бой...
Отражение лица в экране импульсивно закрывает уши ладонями.
В резко наступившей тишине проступает мелодия адажио Тамазо Альбинони.
Чернота экрана заполняется летящими сквозь вселенскую тьму звездами. На фоне летящий звезд появляются и исчезают фотографии.
Совсем юный парень с видеокамерой, он же у компьютера, он же с фотокамерой, он же исполняет роли в каких-то фильмах.
Иногда фотографии оживают. Вот парень ловко управляется с мечем, а затем и с двумя сразу, вот смешно гримасничает в компании друзей, вот о чем-то беседует у костра.
И снова фотографии, перетекающие одна в другую.
Фотограф, ведеооператор, альпинист.
Вот он в комуфляже с автоматом, вот он на боевых позициях...
И снова уже знакомый портрет. Сквозь звездное небо медленно проступает нескончаемый поток БЕССМЕРТНОГО ПОЛКА, в котором плывет этот портрет. Поток этот бесконечен, над ним словно парят воспоминания боев разных времен.
За кадром мужской голос, сухой как палая листва после жаркого сезона, начинает свой рассказ:
- Милостью неба будущее скрыто от человека.
Отчаянно распахнутыми глазами мы всматриваемся в бездну грядущего, но оно предстает перед нашими взглядами то бескрайней тьмой, то все заливающим светом. Время от времени из них выпархивают образы и знаки, которые мы неистово пытаемся понять. Зачастую тщетно... А те, кому удается их разгадать, не выглядят счастливыми. Все аракулы всех времен, избегали заглядывать в собственное будущее. Потому у человеческой души есть одна надежная опора - память. Безжалостный поток времени несет события стремительнее, чем мы можем их осознать и будущее становится настоящим и уходит в прошлое так плавно и неудержимо, что те, кто погружается в этот поток с головой, иногда даже умудряются вспомнить будущее...
В моей памяти нет его смерти.
Я ее не видел.
Видел холмик с крестом у ручья, видел этот портрет, плывущий в бесконечном потоке БЕССМЕРТНОГО ПОЛКА...
А смерти его не видел.
Ее нет в моей памяти...
Возможно именно от этого я в нее не верю...
В отражении появляется женское лицо. Женский голос добавляет:
- Мы не верим
(эхо повторяет - не верим, не верим, не верим)
на экране появляются лица, глаза которых словно кричат
- НЕ ВЕРЮ
мужской голос продолжает:
На свете смерти нет.
Бессмертны все. Бессмертно все.
Не надо бояться смерти
ни в семнадцать лет, ни в семьдесят.
Есть только явь и свет,
Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.
Мы все уже на берегу морском,
И я из тех, кто выбирает сети,
Когда идет бессмертье косяком.
Живите в доме - и не рухнет дом.
Я вызову любое из столетий,
Войду в него и дом построю в нем.
Вот почему со мною ваши дети
И жены ваши за одним столом -
А стол один и прадеду и внуку:
Грядущее свершается сейчас,
И если я протягиваю руку,
Все пять лучей останутся у вас.
Я каждый день минувшего, как крепью,
Ключицами своими подпирал,
Измерил время землемерной цепью
И сквозь него прошел, как сквозь Урал.
Я век себе по росту подбирал.
Мы шли на юг, держали пыль над степью;
Бурьян чадил; кузнечик баловал,
Подковы усом трогал, и пророчил,
И гибелью грозил мне, как монах.
Судьбу свою к седлу я приторочил;
Я и сейчас, в грядущих временах,
Как мальчик, привстаю на стременах.
Мне моего бессмертия довольно,
Чтоб кровь моя из века в век текла.
За верный угол ровного тепла
Я жизнью заплатил бы своевольно,
Когда б ее летучая игла
Меня, как нить, по свету не вела.
Они не уходят насовсем.
Просто приобретают иную степень прозрачности и скорость молчания.
Пока мы их помним - они живы.
Поэтому память - самое дорогое и святое, что у нас есть.
Поэтому мы будем хранить ее как священную чашу, как былинный котел, в котором бесконечно, век за веком, варится крепкий бальзам русского духа.
Одно стало несомненным - он отыскал ту грань света, за которой многое в жизни меняется.
В нашей жизни.
В нашей общей с ним жизни.
Эта грань, относительно которой принято делить свет на тот и этот. Эта грань раскроила его жизнь полыхающей линией фронта на до и после. По обе стороны этой обжигающей черты - лица, сердца, памяти. Они и похожи и не похожи. Они знали его очень разным, но и до и после был он.
Он соединяет своим образом эти до и после.
И пожалуй стоит начать с того, что бы рассказать о нем, что бы и те кто до, и те кто после, обогатили свои памяти о нем, ведь наша память о нем это все, что мы можем теперь ему дать. И так хочется, что бы этого было не мало, и что бы это было достойно.
Он оставил нам тысячи фотографий, сотни часов видеосъемки, многие страницы стихов и рассказов.
И вот эти самые памяти...
...тех, кто его любил. А его любили многие...
Почти все, с кем он был знаком...
Может быть этот свет любви блеснул среди звезд в тот момент, когда один из поэтов затягивался горьким дымом этой войны.
На экране появляется мужское лицо - суровое и по-своему лиричное.
Звучит стих:
На небе целится в межбровье
Луна винтовкой номерной
И падает на Приазовье
Звезда с разжатой пятернёй.
Свечу поставив в изголовье
Пятиконечною звездой,
Клянёт земля судьбину вдовью
Несостоявшейся весной.
Не воротить погибших кровью,
Со спиртом фляжечку открой,
Они там выпьют за здоровье,
А мы от горя по одной.
Не внемля адову злословью
Над убиваемой страной,
Я воскрешал слова любовью
И тихо плакал Бог со мной.
Лицо сменяется изображением
Когда-то, на излете юности, я вымолил его у неба.
Он был моей мечтой.
Я отчаянно хотел дочь.
Но родился сын. И я плакал от радости.
Я понял, что небо мудрее нас, оно луче нас знает, что нам на самом деле нужно.
Потом нас разлучили на долгие семь лет.
Его увезли от меня тайком, практически украли, украли самым подлым образом, не оставив почти ни какого способа вернуть его.
И я снова молил небо о его возвращении.
И небо вернуло мне его.
Мы стали друзьями. Он так и не научился говорить мне "папа".
Страшные реалии 90-х оставили нас между небом и землей.
Мы, имевшие до этого многое - семь фирм, правда в основном по культурной части, но при этом весьма не плохо себя чувствовавших - киноклуб, галереи, телередакции и редакции журналов, молодежный театр и целый молодежный фестиваль... Мы могли себе позволить платить зарплаты превышавшие зарплаты шахтеров на самых успешных шахтах и возить по кинофестивалям целые группы за свой счет, оплачивавшие роскошные пленэры группам художников ... да много чего еще... и вдруг мы лишаемся всего.
Мы оказываемся на улице.
И единственное что нам остается - попытать счастья в Москве, с которой мы до этого много лет сотрудничали.
И вот начинаются двадцать лет дороги.
Без своего дома, без возможности его создать, когда жить можно только там где работаешь и вообще жить пока работаешь.
Да, работа была, как и прежде, исключительно творческая.
И местами жизни были различные студии и мастерские.
И, хвала небесам, Москва встретила нас радушно.
Но 20 лет в пути это не просто...
И 15 из них он был рядом.
Непрерывно.
Делил все, так сказать, тяготы и лишения.
А ведь отправился он в этот путь с нами еще подростком.
Это был его выбор.
Его просьба, в которой у нас не было сил ему отказать.
Много всякого было за эти годы.
Парень рос, рос в страшное время перемен, наблюдая как рушится одна из величайших империй всех времен и народов. Осколки этих разрушений ранили его так же, как и других его современников.
И смех и грех. Было время когда он всерьез обижался на меня за то, что я не наказывал его в детстве. Так и говорил:
"почему ты не лупил меня в детстве? вот теперь я вырос неженкой..."
А я недоумевал:
"да за что же тебя было лупить? ты же был идеальный ребенок. Никогда не вредничал, не капризничал, не делал гадостей..."
Он считал себя неженкой.
Я вот с детства боюсь высоты.
Он тоже боялся. Поэтому пошел в альпинизм.
И вскоре стал инструктором по скалолазанью для студентов института МЧС России. Так он поборол свой страх.
А еще он боялся удара.
Я тоже когда-то боялся удара в лицо.
Боролся успешно и даже азартно, а вот удара боялся.
Отучил меня от этого друг, который был одновременно бывшим боксером, увлекавшимся восточными единоборствами, йогом и поэтом.
Я рассказал ему об этом.
И он пошел лечится от этого страха в секцию русского рукопашного боя по системе Кадочникова.
Он рос, становился мужчиной, и ему становилось тесно рядом со мной.
Он окаянно стремился превзойти меня во всем.
Я даже подыгрывал ему в этом. И это его раздражало еще больше.
И вот когда полыхнуло в Донецке, в 14-том, он жестко, и совсем не по-детски заявил, что он возвращается в родной город.
Защищать его от фашистов.
Он - выброшенный этим городом на улицу. Не имея в этом городе ни друзей, ни крыши, под которую он захотел бы прийти...
Он, в то время бывший на хорошем счету у московской киношной братии. Зарабатывавший надежную зарплату в московском Доме Кино.
Он рванул на первые донецкие блокпосты с камерой на перевес.
А еще - самым жестким образом запретил туда ехать нам.
Грозился, если мы таки поедем, уехать воевать в Сирию.
Знал, что в этом городе мы всегда общались со значимыми людьми и пуще смерти боялся прослыть тут папенькиным сынком.
И вот мы ходим по этому городу, на ощупь собирая его следы, вспоминая улочки и знакомясь с огромным количеством новых подробностей, которыми город оброс за прошедшие 20 лет.
Мы примеряем на себя этот новый Донецк, это новое время, новое поколение, которое мы, оказывается, так мало знаем, невзирая на то, что все эти 20 лет только то и делали, что воспитывали молодежь...
Мы примеряем на себя все это и понимаем, что для того, что бы рассказать о нем, придется рассказать очень о многом.
Об этом страшном времени перемен...
... об этом, как оказалось, не потерянном поколении...
... об этом городе и этой войне...
На экране донецкий мемориал.
На его фоне лицо того же поэта, который уже читал свой стих ранее.
Он снова читает.
Мой рай - мой край
Об этот край суровый...
Стих сопровождается видами города.
Да, ему таки удалось вырваться вперед в этой безумной гонке поколений.
Он таки переступил эту грань света раньше меня, что совершенно против правил, против...
Хотя какие уж тут правила...
Теперь не я - предок, а он - наследник, будет подавать мне знаки из-за этой грани.
А нам он предоставил жить еще и за него.
Совершить то, что предназначено совершить молодому, сильному, наделенному таким множеством талантов парню...
И нет у нас другого способа сохранять его жизнь по обе грани света.
Потому, что, про то, как общаются с обитателями того света, мы слышали... А вот общение с тьмой обычно не оставляет свидетельств.
Тьма поглощает все и абсолютно.
Так что, у нас теперь один выход - держаться света.
Даже если для этого необходимо быть на самой его кромке, у полыхающей черты фронта. Близость этой остро отточенной грани жизни очень сильно меняет восприятие мира.
С этого ракурса открывается много такого, чего не видно с более благополучных точек зрения.
И это вИдение может очень много полезного сообщить зрителю.
И снова тот же поэт читает:
Поближе к огоньку держись,
Когда безверием повеет
От тех, кто ни во что не верит,
Когда в них не поверит жизнь.
Быть у воды водой учись
На этой каменной планете,
Храни любовь, она в ответе
За нашу маленькую жизнь.
И на надежду не сердись,
Пусть ненадёжнейшая штука,
С ней смерти нет, лишь есть разлука
Длиной в оставшуюся жизнь.
продолжение следует
